ктёр и педагог Роман Александров рассказал Фокусу, что такое больничная клоунада, как меняет человека яркий костюм и накладной нос и про ощущение счастья от занятий «ерундой».

Роман Александров  — уроженец Петербурга, работает больничным клоуном и педагогом. Он приехал в Украину по приглашению Анастасии Леухиной, соавтора общественной кампании #пуститевреанимацию. Почти год группа активистов боролась за то, чтобы сделать реанимации украинских больниц доступными для родных и друзей лежащего в отделении интенсивной терапии больного. В итоге появился приказ Минздрава №592, разрешающий круглосуточный доступ к больным. Но родственники тяжёлых больных зачастую сами нуждаются в поддержке. В развитых странах существуют специальные люди, призванные поднимать настроение таким пациентам и их близким — больничные клоуны. Сейчас клоуны появились и в украинских стационарах. «В детстве я долго лежал в реанимации, туда никого не пускали, и это было ужасно. Моей маме говорили: «Ну что вы расстроились, женщина? Ну, родите ещё», — рассказывает Роман Александров. С тех пор он боится врачей и больниц, но снова и снова надевает красный клоунский нос и идёт к больным детям.

Почему ты решил выбрать столь необычную профессию?

— Я узнал о наборе в школу больничных клоунов. Попасть туда хотела сотня желающих, а отобрали 12 человек. Я вообще не собирался участвовать в конкурсе, мне было просто интересно, поэтому пошёл на собеседование со знакомой актрисой. К прослушиванию я, честно говоря, не подготовился. Стал рассказывать стихотворение о мальчике, который спас козу от пиратов. Сбивался несколько раз, и в какой-то момент надо мной стали просто ржать. Не потому что я смешной, нет. Мне было неловко, я ужасно покраснел. А потом меня взяли на курс больничной клоунады.

Как давно существует «должность» больничного клоуна?

Больничной клоунаде около 40 лет, но, когда я стал клоуном, ещё не знал этого. Есть фильм «Целитель Адамс» о первом больничном клоуне, он основан на реальных событиях. 37 лет назад доктор Адамс вдруг решил, что хорошее настроение — залог выздоровления. Он стал придумывать всякие безумства в своей больнице, в том числе надевал нос, становился клоуном, смешил взрослых и детей.

Кстати, доктора и артисты до сих пор спорят о том, кто на самом деле был первым больничным клоуном. Потому что примерно в то же время нью-йоркский доктор пригласил своего друга — артиста цирка Майкла Кристенсена прийти на ежегодный праздник в больнице. Кристенсен уговорил врача дать ему белый халат и объявить его как профессора, знатока медицины. И вот он вышел к аудитории, стал копаться в саквояже, и в этот момент с него упали очки. Кристенсен «с головой» залез в саквояж, а когда «вынырнул» из него, все увидели на его лице клоунский нос. Зал, который с недоумением наблюдал за маразматиком-профессором, конечно, расхохотался. С тех пор Майкл стал заходить в эту больницу, работать там.

Чем больничная клоунада отличается от цирковой?

— Если бы мне предложили выступить в цирке, я бы не решился, пожалуй. В цирке показывают постановочные номера с элементами импровизации, в больнице всё импровизация. На арене цирка клоуны взаимодействуют на расстоянии — с залом, со всеми зрителями. А в больнице ты смотришь в глаза, тебя могут касаться. Разница и в публике: в цирке она подготовлена и ждёт тебя, в больнице наоборот: ты просто стучишься в дверь палаты и спрашиваешь, можно ли войти.

Мы работаем индивидуально, не собираем детей в холле больницы. Мы не знаем, какие дети будут перед нами. Даже если передо мной уже знакомый ребёнок, я не знаю, какое у него в этот раз настроение, состояние. Подготовиться к выступлению нельзя, нет никаких заготовок, и это хороший способ прокачать себя и всегда быть готовым к импровизации.

Ты работаешь и педагогом в школе, и в больницах. В чём разница между детьми там и там?

— В школе и в больницах я играю разные роли. В больнице дети напуганы, им страшно. В их тело вмешиваются без их согласия, это настораживает. Поэтому они напряжены гораздо больше, чем в школе. После больницы всегда хочется спать и есть, как будто ты усиленно занимался спортом. Но бывает и хуже. Мы ходили к одной девчонке в онкологическое отделение, она только поступила, была очень жизнерадостной, и мы отлично проводили время. Но однажды её мама сказала: «Не сегодня, ребята. Ей тяжело». Так длилось несколько месяцев. Мы перестали встречать маму. Но вот наконец нас снова пригласили, мы зашли в палату, и стало понятно, что девочка уже уходит. Мама просила попрощаться. Мы это сделали, а когда вышли из палаты, меня это так подкосило, что я не смог больше ничего делать в тот день.

Как твоё появление в палатах воспринимают врачи?

— Мы хотим изменить настроение внутри сообщества, палаты, взбодрить родителей, переключить фокус с болезни на что-то другое. И, кажется, справляемся с этим настолько хорошо, что в одном институте нас стали звать на перевязки и другие процедуры. Это чудесно, потому что в этой зоне обычно бывают только врачи и пациенты, посторонним туда нельзя. Но некоторые врачи начали нас настолько близко воспринимать, что готовы включить в процесс.

Врачи не пытаются сами учиться вашему искусству? Это же логично — надеть нос и делать пункцию.

— Я как-то был на конференции для молодых врачей и студентов медвузов. Некоторые участники интересовались, как они могут использовать приёмы больничной клоунады. Для этого мне нужно было понять, как врачи работают, и мы вместе искали точки пересечения между клоуном и доктором. Но по-настоящему заинтересовалось только четыре медика.

Увлечь или отвлечь

Как быть, если ребёнок боится клоуна?

— Два года назад я ездил в Португалию на первый в мире съезд больничных клоунов. Там были ребята из Японии, которые ходят к грудничкам. Вот на этой презентации мне было страшнее всего. Часто маленькие дети к клоунам относятся настороженно, и в этой ситуации важно не сработать топорно, дать ребёнку время освоиться или уйти. А можно снять нос и показать, что клоун — тоже человек. Хорошо работают куклы, на которых дети переключаются. Дети верят в то, что куклы живые, и, когда они «просыпаются», начинают говорить с ними, хотя за куклу отвечаешь ты.

Как отследить обратную связь, если ребёнок болен и у него нет сил, чтобы её дать?

— Мой тренер из Израиля говорила, что над клоунами и арлекинами смеются потому, что им хуже, чем тебе: они дураки, а ты умный, потому что он в глупой ситуации, а ты на него просто смотришь, потому что ему больнее, чем тебе.

Бывает очень сложно оценить обратную связь: когда мы заходим в онкологию, дети там обычно не в состоянии реагировать. Как-то мы зашли в палату, что-то там пели, а мальчик лежал с закрытыми глазами. Потом он чуть-чуть приоткрыл глаза и снова закрыл. Мы ушли. За нами выбежала его мама в слезах и очень благодарила. Мы спросили, за что? А она ответила, что ребёнок месяц не открывал глаза. Значит, что-то произошло, хоть нам так и не показалось. И это даёт надежду на чудо.

Ерундовое занятие

Что тебя больше всего впечатляет в работе больничного клоуна?

— Дети спрашивают меня, чем я занимаюсь, и я отвечаю, что чепухой. Когда я дурачусь без носа, люди обычно пугаются, им неприятно. Но когда надеваешь нос, можно многое. Мой педагог говорила, что клоунский нос — это самая маленькая маска в мире, но она позволяет творить чудеса. У меня есть нос ручной работы, всегда вожу его с собой — не для публики, для себя. Когда мне совсем плохо, я надеваю нос.

Меня часто спрашивают, не тяжело ли приходить в паллиативные или онкологические отделения. Но, когда я переодеваюсь и захожу в палату, мой клоунский костюм — это суперзащита. Это не означает, что я непробиваем. У меня внутри нет кнопки, которую я нажимаю и выключаю эмоции. Но мой костюм позволяет мне воспринимать реальность по-другому, и моя мечта — как можно больше жить с этим клоуном, пускать его в себя.

То есть ты это делаешь для себя?

— Во многом да. Нам сказали в школе клоунады: нет волшебной таблетки, которую вы дадите и завтра все поправятся, вы не можете идти к детям в больницу с миссией спасения. Мне кажется, что больничный клоун — это невероятная профессия, самая лучшая в мире, потому что ты занимаешься ерундой. И всё.

Я думаю, что режиссёр Сергей Параджанов был клоуном. Он не носил нос и не работал в клоунаде, но это был человек-праздник. Это особенное внутреннее мироустройство. Оно не означает, что ты на всё смотришь легко, но ты умеешь смотреть и так тоже. Клоун тренирует себя смотреть на происходящее ещё с какой-то стороны.

Есть ли у клоунов «срок годности», момент, когда нужно остановиться?

— Конечно, есть момент, когда нужно сказать себе — отдохни. Внутренне я чувствую так: если у меня всё хорошо, то я могу преодолеть всё, что бы ни случилось в этом мире. Мне не страшно и хватает сил. Но если внутри меня что-то хромает, я устал, всё ломается. Я люблю работать, но беречь себя не умею и даже не замечаю, как заканчиваюсь. И потом мне сложно справляться с мыслями, что не всем так хорошо, как мне бы хотелось. Одна моя коллега часто подходит ко мне и говорит: «Рома, ты помнишь, что ты счастлив уже сейчас?»

Как тебя поменяло занятие больничной клоунадой?

— Я думаю, что стал смелее, но, может, это просто с возрастом пришло. Мне стало легче что-то менять, предпринимать. Я люблю людей, но мне очень сложно начать доверять, в этом отношении у меня было непростое детство. Мне помогло то, что в клоунаде очень важно слышать, видеть и замечать другого человека.

Поначалу я даже ездил на работу с клоунским носом. Мне было важно проверить, как я могу держать образ. Теперь я этого не делаю, знаю, что клоуном можно быть и без носа. В то же время я понимаю, что взаимоотношения — это очень тонкий механизм. И разрешать тяжёлые ситуации помогает не клоун, а человек. Я знаю семейную пару, оба психологи, и они ругаются только в красных носах. Они надевают их, по-честному, в полный голос орут друг на друга, а потом снимают носы и говорят: «Фух, слава богу!» Мне кажется, это гениально, хоть я и не овладел этим мастерством, очень хочу ему научиться.

Серьезное дело. Роман Александров приехал в Винницу, в образовательный лагерь «Освітній експеримент», и провел педагогические мастер-классы для взрослых и детей

Підготувала Галина Ковальчук для ФОКУС