Вчера народный депутат Ольга Богомолец опровергла информацию о поддержке Верховной Радой законопроекта, который открывает двери в реанимационные отделения больниц.

То, о чем она пишет, давно не новость – комитет уже несколько недель назад не поддержал законопроект Елены Сотник.

Озвучу несколько мыслей по поводу «а давайте снова закроем реанимации».

– Открытыми реанимациями остаются единицы, и оттуда не поступают сообщения об агрессивных родственниках – потому как, если ты по-человечески общаешься с родственниками (и выполняешь приказ!), они не становятся агрессивными (по крайней мере, в 99,9% случаев).

– Приказ был опубликован, но МОЗ так и не провел обещанного селекторного совещанияи так и не пояснил больницам, что он обязателен для выполнения.

– Впрочем, МОЗ так и не сделал ничего, чтоб заработали горячие линии в областях, которые могли бы помогать решать проблемы на месте.

–Родственники продолжают сидеть в коридорах и ждать не только потому, что врачи или МОЗ – плохие и не прогрессивные, но и потому, что они не отстаивают свое право и не требуют выполнения приказа. Это наша работа как граждан заставить нанятый нами за бюджетные и личные средства медперсонал работать по правилам.

– Вне зависимости от позиции Комитета Верховной Рады по поводу зарегистрированного законопроекта, приказ №592 является нормативным актом, зарегистрированным в Минюсте и обязательным для выполнения.

– Да, отдельная медицинская общественность уже лоббирует его отмену, но пока это не осуществлено, он – действующее правило. И нет, сейчас не время его обсуждать – мы потратили на него много месяцев. Просто тогда противники молчали потому, что не верили, что что-то получится. Сейчас время его выполнять – буква в букву.

Кратко и о посте Ольги Богомолец:

– Истерика от одного случая не должна становиться мантрой для выработки политики государства;

– Правила игры в обществе должны быть разработаны с учетом того, что 99% населения таки нормальные люди. Орками (которые разбивают нос врачу) важно заниматься (в т.ч. полиции), но мейнстрим не должен жить по их правилам.

– Давайте не начинать разговор об адекватности. Мы – граждане. Мы платим налоги. И когда мы это делаем никто ведь не сомневается в нашей адекватности (хотя, иногда стоит, наверное!).

Потому вы, дорогая медициская общественность, не имеете никакого права судить о моей адекватности или адекватности моей коллеги, идущей навестить свою бабушку или сына в реанимацию.

– Ваша работа – лечить пациентов, получать на это информированное согласие, разъяснять все возможные риски лечения и следить за состоянием пациента.

И да, коммуницировать с пациентом и его родственниками входит в Вашу работу. Это не улыбка официанта за чаевые. Это неотъемлемая часть Вашей профессиональной работы.

Большинство сложностей в контакте с родственниками происходит от того, что Вы либо не умеете, либо не хотите, либо не считаете нужным коммуницировать с людьми.

– Если Вам не нравится Ваша работа, или Вам мало платят или носят мало денег в конвертах, уходите.

Не надо делать вид, что все эти трудности – неожиданность. Когда Вы выбирали профессию, Вы ведь были знакомы с системой, в которую Вы шли работать? И если Вы не сделаете ее лучше – для себя самих в первую очередь, никакие грузины, диаспора и инопланетяне не помогут.

Чтоб не открывать двери реанимаций Вам не надо напрягаться. Все итак не работает. Можно просто оставить как есть – ведь это так удобно – никто ни за что не отвечает. На всякий случай виновата большая и абстрактная система.

Українська Правда

Эта колонка отчасти поясняет, почему я так тороплюсь многое успеть.

Последний раз с Шереметом я виделась в прошлую среду. Мы говорили на его утреннем эфире «Радио Вести» о кампании #пуститевреанимацию. Эфир был живой. Павел задавал хороший темп и быстро разруливал неудачные звонки в студию.

В промежутках на начитке новостей мы успели о многом поговорить.

Вспомнили о его Беларусском партизане, «в котором я до сих пор партизаню», – шутливо добавлял он. Павел делился наблюдениями о разнице в редакторской политике радио и газеты, о том, как многое зависит от редактора, о своей журналистской свободе говорить о чем угодно и с кем угодно.

Под конец 30-минутного эфира он, зная, что я давно занимаюсь реформой полиции, неожиданно предложил поговорить о переаттестации и реформе. Я понимала, что имею дело с профессионалом, что не настроилась говорить о полиции в то утро, что не продумала ключевые посылы, и что он не даст мне отделаться общими фразами.

Я понимала, что для того чтоб хорошо балансировать на грани достоинств и недостатков самой реформы, мне нужно время собраться. И понимала, что он вытащит из меня больше, чем я была готова говорить.

Я торопилась, использовала это как удачный предлог встретиться в следующий раз – и уехала, договорившись, что приду аккурат в следующую среду, к 8:15. Он, хитрый черт, невзначай умудрился выяснить у меня, куда бегу, с кем встречаюсь, и о чем мы будем говорить. И потом добавил, что для него каждый эфир как последний – из-за внутренних организационных трений и изменений в менеджменте радио. Continue Reading →

Пресс-конференция по результатом новопринятого приказа МОЗа. (и я там был, мед, пиво не пил, но высказаться успел :- )

Українською

In English

В детстве я думала, что реанимация – это другая планета. 

Туда попадают люди между жизнью и смертью, туда никого не пускают, связи нет, информация ограничена. 

Родственникам остается надеяться на силы врачей и других божеств, что их родной человек из реанимации отправится в палату, а не на небо…

Сегодня будет много личных историй про планету под названием «Реанимация». 

Все, изложенное ниже, было прочувствовано на собственной шкуре или шкуре близких мне друзей. Все эти истории были прожиты в Украине за время ее независимости. 

И каждая из этих историй свидетельствует о многообразии возможностей и разном уровне уважения к пациенту – в одинаковых условиях плохого финансирования, устаревшей системы и сомнительного качества врачебной подготовки. 

12 лет назад, проведя в реанимации половину своей жизни, мой сын Максимка умер. Эту половину жизни мы, его семья – провели за дверями реанимации. В жутком холодном коридоре. Без стульев, без туалета. Без возможности держать его крошечную руку или говорить с врачом. Continue Reading →